Вечный порт с именем Юность - Владимир Казаков

– Это наша земля, – тихо произнес он и вытер рукавом комбинезона остатки облачной влаги у глаз…

* * *

Свой первый орден Владимир Донсков получал в Кремле. Среди награждаемых он был самым молодым, но и ему «Всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин пожал руку.

После фотографирования и небольшого ужина всех развезли по гостиницам на отдых.

Утром Владимир прогуливался по перрону Шереметьевского аэропорта в ожидании «оказии» – военного самолета на Саратов, смотрел, как приходили с неба и опять уходили к облакам камуфлированные воздушные корабли.

Но, наблюдая жизнь неба, он уже не мог представить плывущих среди белых айсбергов крылатых бригантин, фейерверки разноцветных огней в ночи, услышать серебряный звук колоколов, призывающих показать удаль в бою.

Серые, коричневые, черные краски разлились над землей. Угрюмо, будто надрываясь, гудели моторы, тревожно посвистывал ветер, пригибая к земле иссушенную солнцем желтую траву. Пахло дымом, горелым маслом. Солнце пряталось каждый раз, как только находило для этого непрозрачную тучку.

Донсков попытался промурлыкать:

Но слова не пелись, в душу запали другие, те, что выводил хриплый голос Бориса Романовского у костерка на партизанской площадке, под звук струн рассказывая друзьям о соколе:

Куда и почему исчезла сказка? Может быть, потому, что угнетали думы об оставшихся в тылу врага друзьях: они не носились по синь-морю-океану, а ползли через зловонное болото. Выбрались ли? Или потому, что он видел, как Женю, голубоглазую хрупкую Женю, ставшую за полет почему-то очень близкой, санитары без должного волнения, привычно и грубовато положили, почти бросили на носилки и бегом тащили в санпоезд. И лил серый дождь. И гудел паровоз, поторапливая. Владимир по лужам бежал рядом, стараясь больше по движениям мокрых губ девушки разобрать, что она говорит. Так узнал адрес ее мамы. А может быть, на перроне Шереметьевского «аэровокзала стоял уже другой человек, много повидавший молодой мужчина, от которого бригантины раньше времени ушли, сложив алые паруса, в порт приписки, в вечный порт с именем юность.

Весна. Это сразу почувствовал Борис Романовский, выйдя из вагона. Там, откуда он приехал, поселки тонули в снежной ночи. Холодом веяло от тускло мерцающих звезд, рассыпанных в темно-фиолетовом небе. Плотный снег прижимался ветрами к стенам притихших бараков. А то неожиданно вздыхал ветер, и разгуливалась, бушевала пурга.

Здесь чистое светозарное небо. Горьковатый запах распускающихся почек. Ноги ступают по мокрому асфальту перрона твердо и легко, без обычного напряжения в коленях, когда идешь по дороге, затянутой ледком. Ветер потихоньку раскачивает тощие, еще влажные после дождя деревья, и они рассыпают тысячи капель.

Может быть, потому так легко дышалось Романовскому, что Саратов был городом его юности? Самые светлые сказки о Небе родились для него когда-то здесь. Здесь, наблюдая жизнь неба, он представлял плывущие среди белых облаков бригантины. И когда серые и черные краски разлились над землей, угрюмо загудели моторы, тревожно засвистел ветер, пригибая к земле иссушенную зноем траву, запахло дымом, именно отсюда он ушел в первый боевой вылет, именно отсюда, где родилась и исчезла сказка, романтические бригантины его и друзей ушли в порт приписки с именем Юность.

Через полчаса Борис Романовский подъехал на автобусе к Саратовскому аэропорту. У аэровокзала, бывшей казармы военных планеристов, а теперь перестроенного и красиво оформленного плакатами здания, он поговорил с одним из встречных авиаторов, не спеша поднялся на второй этаж, прошел по коридору и открыл дверь с табличкой «авиаэскадрилья».

– Разрешите?

Ответа не последовало. Романовский, одернув китель, вошел. Посреди комнаты вытянулись узкие столы, покрытые целлулоидом, под которым лежали навигационные карты области с проложенными маршрутами, штурманские расчетные таблицы, схемы и графики. Красочная доска с фотографиями передовиков голубела бархатом. Здесь было все, чем похожи друг на друга, как близнецы, летные комнаты подразделений аэрофлота.

За отдельным столиком сидел дежурный пилот. Романовский увидел его сразу, но тот не хотел замечать вошедшего. Он склонил лобастую голову над книгой, и казалось, поднять ее можно, только взяв за редкий чуб. Романовский так и сделал. Пилот вскочил, поедая гостя серыми злыми глазами. После непродолжительного молчания, когда он осмотрел Романовского с ног до головы и гневные искорки под его белесыми бровями притухли, сказал лениво:

– Вы вежливо возвратили меня к исполнению служебных обязанностей. Благодарю! Но какого черта вам здесь надо?

– Командира эскадрильи Кроткого… Я не ошибся адресом?

– Зачем?.. Извольте отвечать.

– Приехал работать. Если, конечно, это доставит вам удовольствие! – улыбнулся Романовский.

– Деньги есть?.. Гроши есть, спрашиваю? Вопрос озадачил Романовского.

– Сколько вам?

– Не для меня. Для вас, – невозмутимо ответил пилот. – Пройдите в кассу аэровокзала, возьмите билет, сядьте в самолет и больше сюда не возвращайтесь.

Это чертова дыра, это скучный домик очень, очень старой и бездарной бабы-яги. Посмотрите на мою лысину, – пилот дернул себя за белесую жидкую прядь. – Часть волос можно найти на всех стоянках аэродрома, их выбил ветер от самолетного винта…

– Чем я заслужил такое чуткое отношение к моей персоне? – прервал ленивую тираду Романовский.

– Я вижу, вы не молоды. Но романтик! Определяю по фуражке флотского покроя, по солнцу пуговиц и еще не потухшему огоньку в глазах. Но романтику можно найти в безмолвии Севера и тэ дэ и тэ пэ, везде, только не на этой серенькой Среднерусской возвышенности. Здесь работа, работа, работа…

– До пота?

– Между прочим, носочки где брали? – И, не ожидая ответа, пилот махнул рукой: – Идите к командиру отряда. По коридору направо. Комэск там.

– Между прочим, – передразнил его Романовский, – на Севере я был.

– Тогда с удовольствием принимаю привет от белых медведиц, – безразлично ответил пилот и чинно опустил свое крупное тело на стул.

– А носочки? Уже не интересуют?

– Гражданин, не забывайтесь, я при исполнении. Пока!

Кабинет руководителя подразделения Романовский нашел по большой белой табличке с накладными латунными буквами «П. С. Терещенко – командир СО АО ПТУ ГВФ». В приемной секретаря не было, и он открыл вторую дверь, обитую коричневым дерматином.